ПОХОД ПО КАНУ
Рискованный поход вверх по Кану от Подпорога до Усть-Барги (примерно 100 км) и выход на железнодорожную магистраль в районе ст. Заозерная, безусловно, является незаурядным, можно сказать, ключевым событием всей колчаковской «эпопеи». С одной стороны, остатки всей армии могли подняться по Есауловке и выйти на Транссиб у ст. Клюквенная на двое суток раньше. Это могло бы изменить дальнейший ход событий, в частности, судьбу Иркутска. С другой стороны части Красной Армии вполне могли перекрыть выход каппелевских частей у Заозерной. Не случилось ни того, ни другого. В любом случае гражданская война Сибири не закончилась «Красноярской операцией».
Из воспоминаний Вырыпаева, Маркова и свидетелей событий — старожилов, с учетом неоспоримых фактов «до» и «после», картина представляется такой (конечно, не на 100% реальная, но, думаю, близкая к этому).
В Балчуге мнения о дальнейшем пути разделились. Каппель колебался, старики выражали большое сомнение, что Кан в такую теплую зиму замерз на порогах. Вероятно, главнокомандующий прибаливал, и роль при выборе сыграл фактор времени: по Кану — трое суток пути, а по Енисею и Ангаре — десятки суток.
Из Балчуга утром вышло две колонны: одна напрямую (12 верст) на Подпорог (на пути лежала малая деревушка Глубокий Ручей), другая — на Усть-Кан по лугу (9 верст).
В Усть-Кане колонна вновь разделилась: несколько тысяч человек во главе с А.Т. Сукиным и А.И. Камбалиным пошли далее вниз по Енисею; другие части - за Каппелем на Подпорог. Все, идущие еще двое суток вслед, так и двигались по двум путям: на Подпорог — напрямую через Глубокий ручей и через Усть-Кан. Как ранее в Ата-маново, в Сухобузимском, в Хлоптуново, в других местах убили несколько человек, подожгли дом из-за малейших подозрений: винтовка есть — значит партизан; не то сказал, не согласился с чем-то... Не исключено, что и собирали компромат на сочувствующих советской власти, кто-то проговориться мог. Головные части каппелевцев вышли из Подпорога 8.01.1920 г. под вечер в обход порога.
Т.К. Мукосеев* (запись 1975 г.):
«В Подпороге у нас жил политссыльный, которого звали все «Иван политический» - спокойный, умный мужик, который толково разъяснял крестьянам многие вещи о событиях в России.
С весны 1919 года почти все наши мужики не пожелали служить по призыву Колчака, дезертировали. Но почти все время жили по домам, так как к нам милиционеры из Сузобузимского и карательные отряды не добирались. К нам перед Рождеством приехал посыльный Николай Беляев и сообщил об отступавших каппелевцах.
В Балчуг поехали мужики с ружьями, помню точно, что среди них были мой отец Кирилл Мукосеев, Демьян Чертков, Степан Ничвидов, Моисей Львов, Николай Дадеко, Дмитрий Клюев, Прокоп Косолапов, Лобарь.
* Мукосеев Тимофей Кириллович родился в Подпороге в семье переселенцев, в 1927-1928 гг. проходил службу в армии, в войсках связи под Читой. В 1929 г. вместе с сослуживцами из Воробино создали на Бузиме, на новом месте коммуну «Красный связист читинца» (ныне там дом отдыха Бузим). Участник Великой Отечественной войны, воевал под Москвой в 1-й Ударной армии, победу встретил в Кенигсберге. Работал в краевом управлении местной промышленности, в милиции г.Красноярска.
С 50-х годов жил в Атаманово.
Чертков Демьян с Ефимом Беляевым уехал на разведку в Ата-маново. Там ему поручили сопровождать плененных казаков до Хлоптуново. А в Хлоптуново до Колчака был Совет (в других деревнях оставались старосты), он сразу восстановил власть.
К нам каппелевцы приехали 8 января рано утром.
После обеда они пошли на Кан не по речке (вода в порогах еще не замерзла), а через Сочивкин Хребет и спустились по долине ручья, который звали Проездной. Шли мимо Подпорога трое суток. Многие замерзли на Кану, больше всего в Караульных Шиверах.
Когда каппелевцы входили в Хлоптуново, то их встретили хлебом-солью, так как думали, что идут красноармейцы.
Освободили своих пленных из конной разведки. Те опознали Демьяна Черткова по холщовым штанам, тот был бедняк и в них ходил... Зарубили его».
М. Ивченко, 1904 года рождения:
«Мы жили в дни, когда проходило войско в Подпороге. Отец увел наших двух лошадей в лес, к избушке. Мама трое суток почти не спала, беспрерывно стряпала блины. Я таскала ей воду из колодца. Она мне убавила года, сказала, что 12 лет, и «куда, мол, растет так быстро...», боялась, что изнасилуют — случаи такие были.
Помню, как некоторые солдаты вернулись назад, сдаемся, говорят, вам, мужики, в плен».
Ф.А. Пучков:
«Проверка имевшихся раньше сведений о реке Кан установила окончательно, что путь по реке до Канска вообще существует и им изредка пользуются местные жители, но в текущем году по реке еще никто не проходил. Причина - мягкая зима. Кан, быстрая горная речка, изобилует порогами и замерзает окончательно только после сильных сибирских морозов. Местные жители выражали сомнение в возможности прохода, так как считали, что мы не сможем одолеть порогов, где под снегом струится вода; безусловно были непроходимы пороги у устья реки, но их можно обойти, пересекая огромную лесистую сопку, занявшую весь угол между Енисеем и Каном; дальше по реке обходы порогов были абсолютно невозможны по характеру берегов. Ближайший населенный пункт вверх по реке - деревня Барга -находился примерно в 80 верстах от Подпорожной по прямой линии, причем единственная имевшаяся у них старая переселенческая карта указывала деревню Баргу на правом берегу реки; впоследствии мы нашли деревню на левом берегу.
Картина открывалась невеселая, но выхода у нас не было. Возвращаться назад, чтобы выйти к железной дороге, особенно теперь, после потери двух суток, было поздно; оставалось идти вперед. Вскоре после полудня 4-я дивизия выступила из деревни Подпорожное, имея в голове колонны генерала Каппеля с его конвоем. 8-я дивизия начала движение через три часа, в предположении, что 4-я дивизия, прокладывавшая дорогу по целине, успела уже выиграть достаточное пространство. Начался медленный, утомительный подъем в гору по плохо укатанной дороге. День на редкость теплый; падал небольшой снежок. Уже в полной темноте поднялись на вершину горы и здесь надолго остановились: впереди застыл неподвижно хвост 4-й дивизии. Командированный на разведку офицер вернулся и доложил, что в голове колонны движение почти остановилось: люди и повозки тонут; продвижение было успешно, хотя и требовало огромных усилий, при дневном свете, ночью же приходится находить сухие места под снегом ощупью; кое-где вода струится во всю ширину реки, и там люди и лошади идут по колено в воде; идущие в голове высказывают сомнение в самой возможности дальнейшего движения.
Оставалось терпеливо ждать, пока очистится дорога, остановившись на горе так, как двигались, ибо сход с дороги в дремучем лесу невозможен. На душе - гнетущее чувство сознания своей полной беспомощности; оставалась только надежда на чудо - на внезапный и лютый сибирский мороз. Около 8 часов вечера небо начало проясняться, сквозь верхушки высоких сосен выглянул неполный лик луны, и желанный мороз, крепкий и беспощадный, спустился на непокорную речку. Вдоль дороги появилась линия костров, но спать никто не мог - слишком холодно.
Бесконечная, томительная ночь прошла в ожидании, в попытках согреться и задремать. За час до рассвета последние повозки 4-й дивизии исчезли, и с первыми лучами ясного, морозного дня мы оказались на льду реки.
К этому времени голова колонны, по-видимому, продвинулась значительно вперед, и начало нашего движения по реке пошло с большей быстротой. Утреннее солнце осветило своеобразную картину. Ровная, белая лента реки Кан, шириною в 200-250 шагов, вьется между двух обрывистых, поросших вековым лесом стен, подобно бесконечному белому коридору. Высокие холмы по обоим берегам временами отходят от реки, иногда же нависают над самым руслом. На всем протяжении от устья Кана до деревни Барги нигде не удалось заметить ни малейшего прорыва в этих стенах, куда мог бы проскользнуть человек; все двигавшиеся по реке тысячи людей и лошадей оказались запертыми более прочно, чем если бы они попали в самую надежную тюрьму.
Узкая дорога через Щегловскую тайгу казалась тягостной, стеснительной, связывавшей по рукам и ногам. Открывшаяся перед нами величавая, Богом созданная дорога сверх того устрашала. Можно было надеяться, что под соединенными усилиями тысяч решительных людей Щегловское дефиле разорвется и даст выход запертому в нем людскому потоку; здесь, при спуске на Кан, можно было поставить старую, всем известную надпись: «Оставь надежду, входящий сюда». Эти две стены лесистых гор, покрытых снегом, пробить не смог бы никто.
С наступлением темноты пошел снег и сразу же потеплело. Окружающие скалы и лес приняли фантастические очертания. Бесконечные вереницы людей и повозок двигались теперь в странной тишине, навеянной усталостью и жутким молчанием величавой природной декорации. Медленное, монотонное движение начинало усыплять, усталый взор напрасно искал какого-нибудь просвета впереди, за каждым поворотом реки рисовались огни деревни; и вскоре они действительно замелькали по обоим берегам реки, а слух ловил лай собак и другие знакомые звуки человеческого жилья. Но вскоре огни исчезали, звуки расплывались, в впереди, в бесконечной смене, появлялись новые повороты и извилины капризной горной речки.
Всякое представление о пройденном пространстве давно уже было утрачено, и мы ожидали появления деревни Барги за каждым поворотом реки. Повторились те же галлюцинации, что и накануне вечером, но на этот раз лай собак и крик петухов слышал не только я, но и все окружающие. Тщетно заглядывали мы в каждую расщелину, в каждую складку высокого правого берега реки, где наша карта указывала деревню Баргу, все напрасно - звуки исчезали, и перед нами оставались только неприступные берега и белое поле реки. Около 3 часов утра рельеф левого берега реки начал смягчаться, русло расширилось, и мы подъехали к деревне Барге. Слишком утомленный, чтобы ощущать какое-нибудь радостное чувство, зашел в первую попавшуюся хату и почти без чувств повалился на приготовленную кем-то солому...
Растянувшиеся части продолжали подходить к деревне Барге до полудня 10 января (Пучков ошибся на сутки - В.А.); отдельные повозки прибыли значительно позднее. Переход Уфимской группы от деревни Подпорожное до деревни Барги занял от 36 до 48 часов».
Пантелей Игнатьевич Щукин:
«Прокопий Холофеевич Цыганков согласился быть проводником за хорошую оплату, которую ему обещали. Он вернулся через неделю и сильно заболел. После кое-что рассказал, а вообще вспоминать про тот поход не любил, рассказывал только подвыпивши и всегда смахивал слезы. «Ужас», - говорил. Ехал он с охраной впереди на санях со своей лошаденкой, Каппель тоже сначала ехал в кошеве. На Поливном пороге остановились из-за воды, искали объезд. Полозья так примерзли, что лошади сдвинуть с места, сорвать повозки не смогли. Каппель пересел верхом в седло, Прокопий тоже на свою кобылу без седла. В одном месте Каппель отъехал за островок, за кусты, вероятно, по нужде и провалился там. Видно, что ноги мерзнут, слезет с коня и бьет их друг о друга. Прокопий «якобы» сказал ему: « Товарищ генерал, Вы возьмите у кого-нибудь валенки, переобуйтесь!» Тот ответил, мол, я тебе не товарищ и ехал, пока чуть не упал из седла. Его завернули в тулуп и довезли до Барги.
В Барге у Прокопия жила родня по жене, отогрелся кое-как, отоспался и когда все белые прошли, поехал назад. Мужик смекалистый, прихватил топор.
Вырубил свои сани и еще одни привязал, тянул сзади до дому. За санями и сбруей крестьяне ездили не раз на Кан в ту зиму. Сколько, - говорили, - там людей померзло. Трупы несло весной со льдом и даже летом выносило».
Д.В. Филатьев:
«Каппель пошел по реке Кан. Получился небывалый в военной истории 110-верстный переход по льду реки, куда зимою ни ворон не залетает, ни волк не забегает, кругом сплошная непроходимая тайга. Мороз был до 35 градусов. Одно время мы попали в критическое положение, когда наткнулись на горячий источник, бежавший поверх льда и обращавший его в кашу. Вереницы саней сгрудились у этого препятствия, так как лошади по размокшему льду не вытягивали, а обойти его не было возможности из-за отвесных берегов. Боялись, что лед рухнет, но все обошлось, перебрались поодиночке, вылезая из саней. Промокшие валенки немедленно покрывались ледяной коркой. Чтобы избежать воспаления легких, последние за рекою 10 верст пришлось идти пешком в пудовых валенках. На этом переходе Каппель схватил рожистое воспаление ноги и затем легких и вскоре скончался. Умерших во время перехода тифозных складывали прямо на лед и ехали дальше. Сколько их было, никто не знает, да этим и не интересовались, к смертям привыкли».
Конечно, кадры в кинофильме «Адмиралъ» о смелом выезде Каппеля всех впереди на красивом жеребце на хрупкий лед — чистом воды фантазия для поднятия ореола этого и без выдумок заслужившего славу человека.
В.О. Вырыпаев:
«Колонна во главе с генералом Каппелем стала спускаться по крутому, почти отвесному берегу порожистой и местами (несмотря на январь) еще не замерзшей реки Кан, зажатой отвесными ущельями гор, покрытых непроходимой дикой тайгой. Обыкновенно зимой таежные охотники проезжали по льду до первой деревни - Барги, 90 верст от деревни Подпорожной.
Передовым частям, с которыми следовал сам Каппель, спустившимся по очень крутой и длинной, поросшей большими деревьями дороге (по Сочивкиному хребту - В.А.), представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покрова, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Ногами лошадей перемешанный с водою снег при 35-градусном морозе превращался в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти обледеневшие бесформенные комья лошади портили себе ноги и выходили из строя. Они рвали себе надкопытные венчики, из которых струилась кровь.
В аршин и более толщины снег был мягким, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду реки. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медленным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно, с долгими остановками тянулась бесконечная лента бесчисленных повозок и саней, наполненных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми.
Незамерзающие пороги реки проходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой тайге.
Через 4-5 верст по Кану проводники предупредили генерала Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя, вследствие высоких и заросших тайгой сопок. Каппель отправил приказание в тыл движущейся ленты, чтобы тяжелые сани и сани с больными и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не очутиться в ловушке, если порог окажется непроходимым.
При гробовой тишине пошел снег, не перестававший почти двое суток падать крупными хлопьями; от него быстро темнело, и ночь тянулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, как будто оказавшихся в западне и двигавшихся вперед полторы-две версты в час.
Идущие кое-как прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, сидели на снегу, в котором утопали их ноги. Валенки не пропускали воду, потому что были так проморожены, что вода при соприкосновении с ними образовывала непромокаемую ледяную кору. Но зато эта кора так тяжело намерзала, что ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и, не в силах двинуться, оставались сидеть, навсегда засыпаемые хлопьями снега.
Сидя еще на сильной, скорее упряжной, чем верховой, лошади, я подъезжал к сидящим на снегу людям, но на мое обращение к ним встать и идти некоторые ничего не отвечали, а некоторые, с трудом подняв свесившуюся голову, безнадежно, почти шепотом отвечали: «Сил нет, видно, придется оставаться здесь!» И оставались, засыпаемые непрекращающимся снегопадом, превращаясь в небольшие снежные бугорки...
Генерал Каппель, жалея своего коня, часто шел пешком, утопая в снегу так же, как другие. Обутый в бурачные сапоги, он, случайно утонув в снегу, зачерпнул воды в сапоги, никому об этом не сказав. При длительных остановках мороз делал свое дело. Генерал Каппель почти не садился в седло, чтобы как-то согреться на ходу.
Но тренированный организм спортсмена на вторые сутки стал сдавать. Все же он сел в седло. И через некоторое время у него начался сильнейший озноб и он стал временами терять сознание. Пришлось уложить его в сани. Он требовал везти его вперед. Сани, попадая в мокрую кашу из снега и воды, при остановке моментально вмерзали, и не было никаких сил стронуть их с места. Генерала Каппеля, бывшего без сознания, посадили на коня, и один доброволец (фамилии его не помню), огромный и сильный детина на богатырском коне, почти на своих руках, то есть поддерживая генерала, не приходившего в себя, на третьи сутки довез его до первого жилья, таежной деревни Барги - первого человеческого жилья, находившегося в 90 верстах от деревни Подпорожной, которые мы прошли в два с половиной дня, делая в среднем не более двух с половиной верст в час.
Я сам мало в чем принимал участие, так как был сильно ослаблен этим переходом, еще не оправившись от перенесенных тифов, и, очутившись в жилье, ничего не сознавая, почти упал на чью-то кровать.
Бесчувственного генерала Каппеля внесли в дом, раздели, положили в кровать. Ноги его, от колен и ниже, затвердели, как камень. Случайно оказавшийся с нами доктор был без аптеки и инструментов. Осмотрев растираемые снегом ноги больного генерала, он нашел, что у него обморожены пятки и некоторь/е пальцы на ногах и их нужно срочно ампутировать. И, не найдя ничего нужного в заброшенной деревне, ампутацию доктор произвел простым ножом.
Очнувшись ненадолго, генерал Каппель тихо спросил: «Доктор, почему такая адская боль?» Скоро после операции Каппе-лю стало легче. Слегка приподнявшись на кровати, он приступил к организации порядка движения, отдавая необходимые распоряжения.
В деревне Барге у богатого мехопромышленника нашли удобные сани, в которые предполагалось уложить больного генерала для дальнейшего движения. И когда утром доложили ему об этом, он сказал: «Это напрасно, дайте мне коня!» На руках мы вынесли его из избы и посадили в седло. И все двигавшиеся по улице были приятно удивлены, увидев своего начальника на коне, как обычно.
Вставать на ноги и ходить Каппель не мог, так что, приходя на ночлег, мы осторожно снимали его с седла, вносили в небу, клали на кровать, а доктор делал ему очередную перевязку. Так продолжалось несколько дней. В нашей группе в санях следовали профессора Генерального штаба: генералы Филатьев, Рябиков и другие.
Через 8-10 дней после выхода из деревни Барги состояние Каппеля стало ухудшаться. У него пропал аппетит, временами был сильный жар, а у трех-четырех докторов, следовавших в общем движении, не оказалось термометра. Также термометра не нашлось и в попутных деревнях. Доктора все свое внимание сосредоточили на больных ногах генерала Каппеля и совсем упустили из виду его покашливание и то, что как-то, когда я помогал ему одеваться, он потерял сознание. Его уложили в сани, в которых он ехал несколько дней».
20 или 21 января 1921 г., чувствуя, что силы его оставляют, отдал приказ о назначении генерала С.Н. Войцеховского Главнокомандующим армиями Восточного фронта. Вместе с правом командовать войсками Каппель отдал ему орден Святого Георгия, сняв его со своей груди. И лишь в последнюю очередь он подумал о своей семье: снял обручальное кольцо и также вручив его генералу Войцеховскому, просил передать своей жене.
На рассвете 25 января он не приходил в сознание, был перенесен в лазарет-теплушку румынской батареи имени Марашети, где через шесть часов, не приходя в сознание, умер. Последними словами генерала Каппеля были: «Передайте войскам, что я любил Россию, любил их и своей смертью среди них доказал это». (По логике при передаче ордена и кольца Войцеховскому - В.А.).
В деревянном гробу умерший Главнокомандующий продолжал свой путь с армией.
Как на самую большую ценность, как на символ не утихающей ни на миг борьбы, смотрели полузамерзшие люди на этот гроб и не хотели, не могли верить случившемуся.
И вдруг вспыхнул, родился невероятный слух — Каппель жив, его больного увезли в эшелоне чехи, или румыны, или поляки. А в гробу положено золото, которое Каппель получил от адмирала».
Основания для ропота были: во-первых, три месяца отступления в нечеловеческих условиях и неопределенность впереди; во-вторых, необычность акции, так как рядом гроб — плохая примета по православным традициям; в-третьих, драгоценные металлы действительно везли. Хотя точных данных о факте передачи нескольких сейфов из золотого эшелона Колчака штабу Каппеля не зафиксировано, но вероятнее всего, то было — Колчак не один раз предлагал брошенной армии (на ст. Омск, ст. Новониколаевск, ст. Тайга) некоторую долю захваченной •государственной казны.
Вскрывали ли гроб для успокоения солдат в Мысовской, тоже неизвестно.
Первый раз Каппеля похоронили в Чите.
А.Е. Котомкин*:
«У гроба генерала Каппеля, стоявшего в часовне на Соборной площади, была густая толпа. Люди подходили и уходили. На полу, около гроба, все росла кучка денег, неизвестно кем начатая, измятые, опущенные из трудовой ладони бумажки, неходящие ныне медяки и гривенники - кто что мог. В Соборе служилась беспрерывная панихида — много, много неотпетых, оставленных в тайге боевых товарищей дожидалось конца похода, чтобы оставшиеся в живых спели им, по обычаю отцов, вечную память и помолились бы об их вечном упокоении».
В сентябре 1945 года Красная Армия вошла в Харбин. Советские военачальники, командующие Забайкальским фронтом, посетили могилу В.О. Каппеля не из любопытства, а как принято у военных при оценке достойных противников. Надгробную стелу разрушили в 1955 г. Кто, как, почему, по чьему указанию? — в ответ на эти вопросы можно предложить ныне только версии.
Китай — другая страна, даже в 1920-1922 годах они требовали разоружения всех русских частей, прибывавших к ним; к 1955 г. отношения между СССР и КНР стали ухудшаться (и резко ухудшились после визита в 1958 г. Н.С. Хрущева).
Потому вариантов несколько: акцию вандализма осуществили или сами китайцы по согласованию, или советские «посланцы» по разрешению китайцев, или проживающие в Харбине русские, или то был несанкционированный факт хулиганства.
Но место захоронения старожилы Харбина знали. Перевоз и перезахоронение праха генерала В.О. Каппеля в Москве - акция милосердия, оправданная по отношению к нему, как к человеку, но не к каппелевской идее.
* Котомкин Александр Ефимович (1885-1964 годы), из крестьян, дослужился до полковника, эмигрант (Германия), фольклорист, поэт:
|